MADE By LIXIL Капи_II

MADE By LIXIL Капи_I

MADE By LIXIL Тапиры

Марсель Пруст. Статьи и эссе. Закат вдохновения

Всем, кому пришлось испытать то, что называется вдохновением, знаком этот внезапный прилив воодушевления — единственный признак совершенства мысли, при своем появлении подстегнувшей нас пуститься ей вослед и мгновенно делающей слова податливыми, прозрачными, взаимно отражающими друг друга. Познавшие это хоть раз знают, что без вдохновения не стоит излагать свою мысль, какой бы правильной она ни казалась, свою концепцию, какой бы продуманной она ни представлялась, и ждут этого душевного подъема — единственного признака того, что сказанное стоит того, чтобы быть сказанным и заставит биться сердца других. И до чего же грустна пора, когда этот подъем не возобновляется, когда с каждой пришедшей нам мыслью мы понапрасну ожидаем воодушевления, обновления, при которых в мозгу словно бы исчезают все перегородки, все барьеры, всякая неесте­ственность и при которых все наше существо похоже на некую лаву, готовую излиться и беспрепятственно принять желаемую форму. Ведь мы способны сохранить в наших деяниях неотразимость, доставляющую удовольствие тем, кто любил нас, как сохраняем мягкие и приятные черты лица, взгляд, по которым все еще можно определить: «это он», как все еще — и, может быть, даже чаще, чем прежде, — блистаем в беседе с друзьями меткими сравнениями и свойственными нам одним остротами. Мы способны сохранить это в наших деяниях, потому что мы, безусловно, бережем в себе то непостижимое существо, которым являемся, существо, обладающее даром придавать всему определенную и уникальную форму.

Нам известно, что такая-то страница была написана без вдохновения, что редкие мысли, понравившиеся нам, не породили себе подобных; все судьи земли могут твердить: «Это лучшее из содеянного вами», — мы лишь грустно качаем головой в ответ, ибо готовы отдать все это за минуту былой неизъяснимой силы, которую ничто не может вернуть нам. Без сомнений, в этом последнем концерте еще звучит любимая и знакомая интонация, но одна мысль уже не влечет за собой множество других, а сама ткань произведения и менее ценна, и более разрежена. Произведения, коими упивался создатель, обладая магической силой, могут продолжать опьянять других; для него са­мого это уже ничто. Он изнывает в ожидании.

Но когда зима не говорит уже ничего нового его душе — потому что для него теперь все дни похожи друг на друга — и невыразимая сила времен года не встречает в нем отклика, не приводит его в восторг, где-то далеко от него, в провинциальном городке, два человека, офицеры, может быть, считающие его уже мертвым, условились о встрече и, пока другие отправились на прогулку, сели за рояль. И тогда...

Иннокентий Анненский. Проблема Гамлета. IV

Страдающий Гамлет? Вот этот так не умещается в поэта. В страдании Гамлета нам чувствуется что-то и несвободное, и даже не лунатичное. Страдание Гамлета скучно и некрасиво — и он его скрывает. Содержание пьесы и даже легенды достаточно объясняют нам личную трагедию Гамлета, и я не буду повторять их здесь. Но мне обыкновенно казалось, что Гамлет, красиво и гениально рисуя пороки и легко вскрывая чужие души, точно бы это были устрицы, всегда что-то не договаривает в личных откровениях.

Между Гамлетом и призраком есть неподвижная, но растущая точка. Есть мысль, которая так никогда и не сойдет у Гамлета с языка, но именно она-то должна связывать ему руки: зта мысль делает ему особенно противным Клавдия, болезненно-ненавистной мать, и она же разжигает его против Лаэрта в сцене на кладбище. Дело в том, что поспешный брак Гертруды не мог не накинуть зловещей тени на самое рождение его, Гамлета. Недаром же ему так тяжело смотреть на едва заневестившуюся Офелию. Старая Офелия и молодая Гертруда создают в его душе такой спутанный узел, что Гамлет стоит на пороге сумасшествия, а в этом узле, как режущая проволока, чувствуется еще и Клавдий, — не столько убийца, сколько любовник, муж, даже отец, может быть... его отец... Не этот Клавдий, так другой... где ручательство, что Гертруда... если... Послушайте Лаэрта:

Будь лишь одна во мне спокойна капля крови, То я подкидыш, мой отец отцом мне не был, И непорочной матери чело Клеймом блудницы прожжено.

(IV, 5, 113 сл.)

Гамлет перед отправлением в Англию загадочно называет Клавдия матерью.

Г а м л е т В Англию? К о р о л ь Да, Гамлет. Г а м л е т Хорошо. К о р о л ь Да, если б ведал ти намерения наши. Г а м л е т Я вижу херувима, который их видит. Итак, едем в Англию. Прощай, мать дорогая! К о р о л ь Нет, Гамлет, любящий отец твой. Г а м л е т Мать. Отец и мать — муж и жена; муж и жена — одна плоть; а потому: мать. Итак, едем в Алглию. (Уходит.) (IV, 3, 45 сл.).

Тайна рождения его, Гамлета, решительно ни при чем во веех откровениях призрака. Разве он-то сам мог ее знать, этот доверчивий и румяный феодал, которому еще снились левкои, когда сок белены уже добирался до его сердца.

Некоторий повод к нашей догадке насчет мысли, которая отравила Гамлету существование, — мог подать Бельфоре.

Драматург несомненно бьш знаком с его повестью. Гамлет представлен там ведуном, и вот в Англии он бросил замечание, что у короля рабский взгляд. Король был очень заинтересован словами датского принца, особенно когда перед зтим другие слова его, которне казались окружающим столь же безумными, оправдались самым неожиданным образом. Но послушаем рассказ:

Король обратился к матери и тайно отвел ее в комнату, которую запер за собою. Он просил ее сказать, кому обязан он своим появлением на свет. Королева, уверенная, что никто не знал о ее связях и поступках, клялась ему, что только одип король пользовался ее ласками. Он же, достаточно уверенный в справедливости слов датского принца, пригрознл матери, что, если она не ответит ему по доброй воле, он заставит ее отвечать силой. И тогда она призналась ему, что подчинилась когда-то рабу, который и был отцом короля Великой Британии. Зто и удивило и изумило его. Но он скрыл все, предпочитал оставитъ грех безнаказанным, чем подвергнуться презрению подданних, которие, может быть, тогда не захотели бы иметь его своим правителем (из книги К. Р.).

Зти слова ясно доказывают одно: Шекспир имел в своем распоряжении мотив мучителъной неизвестност рождения и даже с тем его оттенком, что человек, хотя бн и дознался о позорящей его тайне, не разгласит ее, а наоборот, постарается затушить.

Между тем для Гамлета, который смотрел на отца как на олицетворение красоти и доблести,— затуманение этого образа не может не быть страшно мучительным. Не быть уверенным в том, что отец для него точно отец, — это для Гамлета, с одной стороны, ослабление обязательности мстить, а с другой — вечная угроза оскорбления.

...А если подлецом кто назовет меня? Мие череп раскроит? Клок бороды мне вырвав, Швырнет его в лицо мне? За нос дернет? Глотку Заткнет мне словом «лжец». Когда б кто это сделал!

И это не реторика. Это весь ужас прозреваемой возможности.

For me

отсюда: http://1000giribest.com/49546.html

или (or):

отсюда: Tủ truyện gối đầu giường