по ночи ветреной,

когда всё ждёшь,

что мир

переменённым

окажется наутро,

и оттого

нейдёшь к окну,

зарекшися выглядывать,

как в той ночи,

когда

когда мотора шум и голоса, шаги

и стуки, скрипы

и хлопанье дверей

 

Осень словно бы отказывает некоторым цветам (color) в том, чтобы быть им по осени, — поглядим… шиповниковому…кобальтово-лазурному… — но что же с такими припозднившимися цветениями? с поздними, наученными скрываться соцветиями? — когда глаз подмечает, натасканный на несообразное, чтобы обратить нас в бегство или подманить ближе и ещё… <…> словом подзапретный цвет, при коем либо ради коего сердце бьётся чаще?

 

Тот запах, который растекается в воздухе, едва очень при пороге – горьковатый запах, словно вот-вот-вот жившее оборачивается эмацациею, оставляя эту плоть, растительную плоть и – тяжелее разреженного эфира в кронах, окликает наше обоняние собираясь, – словно пока ни на что не решась, – по низу. И принюхиваешься, подражая невольно, – и дыхание подражание кому-то, кто впервые вдохнул, – собаке? – подымающей голову, когда её окликает какой-то запах.

https://www.lindahall.org/about/news/scientist-of-the-day/frederick-soddy

 

В какой-то из дней, после полудня, они забрались на самую вершину — на тот из гигантских камней, венчающих холм, который покуда им не давался. Они не раз уже сиживали на каждой из остальных вершин холма, — на венчавших его гигантских каменных глыбах, открытых на все стороны, и смотрели в долины, — оттуда видно было во все стороны, казалось, — до самых четырёх краёв мира.

 

Он сидел, свесив ноги в воздух, и вершины елей, которыми сплошь порос холм и которые отступились только перед камнем, уложенным в камень, едва не касались его ступней, соблазняя вступить на протянутые к нему ветви. Полуденные летуны ныряли в их кроны как в воду и вырывались наружу, словно разбивая поверхность вод, — и рядом с ними, и далеко под ними, — стволы раскачивались, гудели и поскрипывали так, что начинало хотеться спать. Внизу, в саду, далеко выдвинутом в поля, носилась одна из собак, и её лай доносился сюда, наверх, так, будто она лаяла над самым ухом и, в то же самое время, вдалеке, — колокольцем в тумане, который, в конце концов, окажется колоколом на церковной звоннице. Застигнутый многократно возвращающимся переживанием, — из подступавшего к самой стене с востока леса поднялась стая птиц и ринулась вверх, через вершину, и они на какие-то секунды оказались в сплошном мельтешащем целеустремлённом рое, как в тоннеле, таком густом, что перестали друг друга видеть, Джаспер услыхал его смех и подумал, что сам бы никогда не рассмеялся так запросто, повинуясь моменту, не сумел бы, он никогда не был подвержен непосредственным реакциям, — а едва он обрёл вновь способность дышать, прижимал руку к груди, чтобы унять сердцебиение, его наполнила радость от того, что он здесь.

 

Они как прежде придерживаются западного направления. О том, что они оставили позади, – среди лесов, в горной долине, в которой озеро принимало в себя сеть речных рукавов, образуя устье, подвижный ландшафт наступающих и уступающих друг другу лугов, лесков и болотцев, – они уговорились молчать, и друг с другом – тоже. «Из нас всех вышел бы один не слишком скверный бармен», говорит волк, но они не могли, никак не могли бы оставить то место себе. Однако запах, отзвук и тень непотребства остерёг их от того, чтобы перенести своё имущество под эту крышу и распаковать там, а потом смотреть вслед улетающему кораблю, но они не могли, возможно потом, но не тогда же. Двери и ставни они заперли очень тщательно, закрыли вьюшку у печи, мелочи со столов и полок рассовали по шкафам.