воскресенье, 2 июня 2019 г.

Я выдала себя что-то промямлив, он смеялся надо мной, ужасно, я должна была наложить на себя руки. Была ли я по крайней мере красива? Если я была при этом свете красива, тогда ещё полбеды, тогда я не должна накладывать на себя руки. Золотая бронза его плеч...(с)

пятница, 25 января 2019 г.

Пессоа Фернандо. Книга непокоя. 143

Мне больше жаль тех, кто мечтает о вероятном, дозволенном и близком, чем тех, кто бредит о далеком и странном. Те, кто мечтает широко, либо безумцы, которые верят в то, о чем мечтают, и потому счастливы, либо просто фантазеры, для которых фантазии — это музыка души, что убаюкивает их, ничего им не говоря. Но у того, кто мечтает о возможном, есть реальная вероятность испытать настоящее разочарование. Меня не может сильно удручать то, что я перестал быть римским императором, но меня может гнести то, что я никогда даже не заговаривал с портнихой, которая около девяти часов всегда заворачивает за угол справа. Мечта, обещающая нам невозможное, уже этим самым лишает нас его, а мечта, обещающая нам возможное, встревает в саму жизнь и препоручает ей свое решение. Первая живет обособленно и независимо; вторая подчиняется превратностям того, что происходит.
Поэтому я люблю невозможные пейзажи и широкие пустынные равнины, на которые я никогда не попаду. Прошедшие исторические эпохи великолепны, ведь я не могу предположить, что они воплотятся с моим участием. Я сплю, когда мечтаю о том, чего нет; я просыпаюсь, когда мечтаю о том, что может быть.
Я выглядываю с одного из балконов конторы, обезлюдевшей в полдень, на улицу, где моя рассеянность чувствует в глазах движение людей и не видит их с расстояния размышления. Я сплю, опираясь на перила, которые больно впиваются мне в локти, и многообещающе ничего не знаю. Детали остановившейся улицы, по которой шагают многие, вырисовываются перед моим отстраненным взглядом: ящики, сложенные на телеге, мешки у двери другого склада, и на самой дальней витрине магазина на углу — отблеск бутылок того портвейна, который в моих мечтах никто не может купить. Мой дух отстраняется от материальной половины. Я исследую при помощи воображения. Проходящие по улице люди — все те же, что прошли недавно, все тот же зыбкий облик кого-то, движущиеся пятна, голоса нечеткости, нечто, что проходит и не случается.
Заметка, сделанная скорее посредством осознания чувств, чем посредством самих чувств... Возможность чего-то другого... И вдруг сзади меня в конторе звучит метафизически отрывистый голос посыльного. Я чувствую, что мог бы убить его за то, что он прервал то, о чем я не думал. Обернувшись, я смотрю на него молча, исполненный ненависти, заблаговременно слушаю, с напряжением скрытого убийства, голос, которым он мне что-то скажет. Он улыбается из глубины комнаты и громко говорит мне «добрый вечер». Я ненавижу его, как ненавижу вселенную. В глазах чувствую тяжесть от воображения.

четверг, 24 января 2019 г.

Пессоа Фернандо. Книга непокоя. 138

Есть эрудиция познания, которая, собственно, и является тем, что называется эрудицией, а есть эрудиция понимания, которая является тем, что называется культурой. Но есть еще и эрудиция чувствительности.
Эрудиция чувствительности не имеет ничего общего с жизненным опытом. Жизненный опыт ничему не учит, как история ничего не сообщает. Настоящий опыт заключается в том, чтобы ограничить соприкосновение с реальностью и усилить анализ этого соприкосновения. Так чувствительность расширяется и углубляется, потому что в нас есть всё; нам достаточно это искать и уметь искать.
Что значит путешествовать и зачем нужно путешествовать? Любой закат — это закат; не нужно ехать в Константинополь ради того, чтобы его увидеть. Быть может, в путешествиях рождается ощущение освобождения? Я могу испытать его, отправившись из Лиссабона в Бенфику, и испытать его глубже, чем тот, кто едет из Лиссабона в Китай, потому что если освобождения нет во мне, то для меня его не будет нигде. «Любая дорога, — говорит Карлейль, — даже эта дорога в Энтепфул приведет тебя на край мира». Но дорога в Энтепфул, если пройти ее полностью, до конца, возвращается в Энтепфул; поэтому тот Энтепфул, в котором мы находились, это тот же край света, который мы собирались искать.
Кондильяк так начинает свою знаменитую книгу [иногда – мысли о том, что не прочесть всех поминаемых книг – йа.]; «Как бы высоко мы ни поднимались и как бы низко ни опускались, мы никогда не выходим за пределы наших ощущений». Мы никогда не покидаем себя. Мы можем стать кем-то иным только при помощи чувствительного воображения нас самих. Настоящие пейзажи — те, что мы создаем сами, потому что так, будучи богами этих пейзажей, мы видим их такими, какие они есть на самом деле, то есть такими, какими они были созданы. Ни одна из семи частей света мне не интересна, ни одну из них я не могу по-настоящему увидеть; я путешествую по восьмой стороне, которая принадлежит мне.
Кто исходил все моря, исходил лишь однообразие себя.
Я уже исходил больше морей, чем кто бы то ни было. Я уже видел больше гор, чем есть на земле. Я посетил больше городов, чем те, что существуют, и великие, абсолютные реки несуществующих миров текли под моим созерцающим взглядом. Если бы я путешествовал, я бы обнаружил лишь бледную копию того, что уже видел, не путешествуя.
Другие посещают страны безымянными паломниками.
В посещенных мною странах я становлюсь не только скрытым наслаждением путешественника инкогнито, но и величием Короля, который там правит, и народом, чьи обычаи там царят, и всей историей этой и других наций. Те же пейзажи, те же дома я видел потому, что сам был ими, созданными в Господе при помощи сути моего воображения.

среда, 23 января 2019 г.

Пессоа Фернандо. Книга непокоя. 117


Большинство людей заболевает оттого, что не может рассказать о том, что видит и что думает. Говорят, что нет ничего труднее, чем определить словами спираль: необходимо, мол, сделать в воздухе рукой без литературы правильно закрученный вверх жест, благодаря которому перед глазами предстанет эта абстрактная фигура пружин или некоторых лестниц. Но стоит нам вспомнить, что высказать значит обновить, как мы без труда определим спираль: это круг, который поднимается и никогда не может закончиться. Большинство людей, я это хорошо знаю, не решилось бы дать такое определение, потому что полагает, что определять значит сказать то, что другие хотят услышать, а не то, что нужно сказать, чтобы дать определение. Поясню: спираль — это скрытый круг, который развертывается, поднимаясь и никогда не осуществляясь. Но нет, такое определение все еще абстрактно. Я буду стремиться к точности, и все станет очевидно: спираль — это змея без змеи, вертикально свернувшаяся ни на чем.
Вся литература заключается в попытке вернуться к настоящей жизни. Как все мы знаем, даже когда люди действуют неосознанно, жизнь совершенно нереальна в своей непосредственной реальности; поля, города, идеи суть вещи совершенно надуманные, порождения нашего сложного ощущения самих себя. Все впечатления невозможно передать, если мы не придадим им литературный облик. Дети зачастую литературны, потому что они высказываются так, как чувствуют, а не как должен чувствовать тот, кто чувствует, будто он другой человек.
Один ребенок, которого я однажды услышал, заявил, желая сказать, что он вот-вот расплачется, не «мне хочется плакать», как сказал бы взрослый, то есть глупец, а «мне хочется слез». И эта фраза, совершенно литературная, настолько, что она показалась бы напыщенной, если бы ее мог произнести знаменитый поэт, решительно передает горячее присутствие слез, которые льются из век, осознающих скопившуюся жидкую горечь. «Мне хочется слез»! Этот маленький ребенок хорошо определил свою спираль.
Высказывать! Уметь высказывать! Уметь существовать посредством записанного голоса и умственного образа! Все это и ценно в жизни: остальное — это мужчины и женщины, предполагаемая любовь и поддельное тщеславие, ухищрения пищеварения и забвения, люди, копошащиеся, словно насекомые, когда поднимаешь камень, под большой абстрактной глыбой бессмысленного голубого неба.

вторник, 22 января 2019 г.

Пессоа Фернандо. Книга непокоя. 84


Предположим, что перед нами девушка — с мужскими манерами. Какое-нибудь заурядное человеческое существо ска­жет о ней: «Эта девушка похожа на юношу». Другое заурядное человеческое существо, стоящее ближе к осознанию того, что говорить значит высказываться, скажет о ней: «Эта девушка — юноша». Третье, не хуже понимающее задачи выражения, но вдохновляющееся скорее пристрастием, чем краткостью, которая представляет собой сладострастие мысли, скажет о ней: «Этот юноша». Я бы сказал: «Эта юноша», — нарушая самое эле­ментарное из грамматических правил, которое требует согласо­вания рода и числа между именем существительным и именем прилагательным. Я бы высказался правильно; я бы выразился абсолютно, фотографически, за пределами заурядности, нормы и повседневности. Я бы не сказал: я бы высказался.

среда, 16 января 2019 г.

Пессоа Фернандо. Книга непокоя. 57.

И сегодня, думая о том, чем была моя жизнь, я чувствую себя каким-то животным, которого несут в корзине на согнутой руке от одной пригородной станции до другой. Образ дурацкий, однако еще глупее жизнь, которую он отражает. Обычно у таких корзин две крышки полуовальной формы: если животное барахтается, они слегка приподнимаются с одного или с другого изогнутого края. Но рука несущего, слегка опираясь на шарниры посередине, позволяет такому слабому существу лишь поднять исподтишка бесполезные конечности, подобные ослабевающим крыльям бабочки.
За описанием корзины я забыл, что говорил о себе. Я отчетливо вижу ее и обожженную толстую и белую руку несущей ее служанки. Мне удается разглядеть только руку служанки и волосы на ней. Мне удается чувствовать себя хорошо, только если — вдруг — волна прохлады <...> от этих белых прутьев и лент из которых плетутся корзины и среди которых я, животное, барахтаюсь между двумя остановками, которые я чувствую. Между ними я покоюсь, судя по всему, на скамье и кто-то разговаривает о моей корзине. Я засыпаю, потому что успокаиваюсь, и сплю, пока меня снова не поднимают на остановке.

Небывшееся, не то – неузнанное Дурные дни влекут к поверхности души И памяти приоткрывают вьюшку – Полслова из разговора, прихваченные...