К тому же Агата приступила к пополнению своего гардероба, и её покупки заполнили дом. Поскольку ни планировка, ни мебелировка такового не были рассчитаны на даму, у неё появилась привычка пользоваться всем домом как гардеробной, отчего Ульрих волей-неволей знакомился с её обновами. Двери между комнатами были открыты, его гимнастические снаряды служили манекенами и вешалками, а самого его отрывали, чтобы посоветоваться, от письменного стола, как Цинцинната от плуга. Он мирился с этими срывами его ещё не пропавшего рабочего настроения не просто в надежде, что они раньше или позже кончатся, – они доставляли ему и удовольствие, полное какой-то омолаживающей новизны. Праздная с виду живость сестры потрескивала в его одиночестве, как огонёк в холодной печи. Светлые волны милой весёлости, тёмные волны человеческого доверия заполняли комнаты, где он жил, и комнаты эти переставали быть пространством, где он до сих пор просто передвигался по своему произволу. Но в этой неисчерпаемости чьего-то присутствия поражала его прежде всего та особенность, что несметные мелочи, из которых оно состояло, давали в итоге огромную сумму совсем иного рода: нетерпение потерять своё время, это неутолимое чувство, не покидавшее его всю жизнь, какие бы ни выпадали на его долю великие и важные, по общему мнению, вещи, – чувство это, ему на диво, совершенно исчезло, и он впервые любил свою обыденную жизнь совершенно бездумно.

(Р. Музиль. Человек без свойств)