Иногда же удовольствие
возникает безо всякого возмещения того, чего требуют наши члены, и без
освобождениях их от страданий, но все же при очевидном движении оно щекочет,
поражает
и привлекает к себе наши чувства какой-то скрытой силой: это,
например, доставляет нам музыка.
Другой вид телесного
удовольствия заключается, по их мнению, в спокойном и
находящемся в полном порядке состоянии тела: это — у каждого его
здоровье, не нарушаемое никаким страданием. Действительно,
если оно не связано ни с какою болью, то само по себе служит источником
наслаждения, хотя бы на него не действовало никакое привлеченное
извне удовольствие. Правда, оно не так заметно и дает чувствам меньше, чем
ненасытное желание еды и питья; тем не менее многие считают
хорошее здоровье за величайшее из удовольствий. Почти все утопийцы признают
здоровье большим удовольствием и, так сказать, основой и базисом всего:
оно одно может создать спокойные и желательные условия
жизни, а при отсутствии его не остается совершенно никакого
места для удовольствия. Полное отсутствие боли без наличия
здоровья, во всяком случае, называется у них
бесчувственностью, а не удовольствием. После оживленного обсуждения вопроса
утопийцы давно уже отвергли мнение тех, кто предлагал не считать
крепкое и
безмятежное здоровье за удовольствие на том основании, что наличие его можно
будто бы заметить только при противоположном ощущении. Но теперь
почти все они, наоборот, пришли единодушно к тому выводу,
что здоровье особенно содействует удовольствию. Они
рассуждают так: если с болезнью связано страдание, которое является
таким же непримиримым врагом удовольствия, как болезнь — здоровья, то
почему удовольствию, в свою очередь, не заключаться в безмятежном здоровье? По
их мнению,
в этом вопросе нисколько не важно сказать, является ли
болезнь страданием или страдание присуще болезни, так как в
том и другом случае результат получается один и тот же. Поэтому,
если здоровье есть само удовольствие или неизбежно порождает
удовольствие, как огонь создает теплоту, то в итоге, в
том и другом случае, удовольствие не может отсутствовать у тех,
кто обладает крепким здоровьем. Рассуждают они и так еще:
что происходит во время нашей еды, как не борьба здоровья,
которое начало колебаться, против голода в союзе с нищей?
Пока здоровье в этой борьбе набирается мало-помалу сил, этот
успех его доводит до прежней живости то удовольствие, которое
так подкрепляет нас. Так неужели же здоровье, которое находит
веселье в борьбе, не будет радоваться, достигнув победы?
Неужели после счастливого достижения в конце концов прежней
силы, к которой исключительно оно стремилось во всей борьбе,
оно немедленно оцепенеет, не познает своих благ и но будет
ценить их? Кто, спрашивают они, находясь в бодрственном
состоянии, не чувствует себя здоровым, если это действительно есть? Неужели
кто-нибудь может находиться в таком оцепенении или летаргическом состоянии, что
не будет признавать для себя здоровье приятным и
усладительным? А что есть услада, как не другое название
удовольствия?
Утопийцы особенно ценят духовные
удовольствия, их они считают первыми и главенствующими;
преимущественная часть их исходит, по их мнению, из упражнения в
добродетели и сознания беспорочной жизни. Из удовольствий,
доставляемых телом, пальма первенства у них отдается
здоровью. Сладкая еда и питье и все, что может доставить подобное наслаждение,
по их мнению, конечно, заслуживает стремления, но только ради здоровья. Все это
приятно не само по себе, а в той мере, в какой оно противится подкрадывающемуся
исподтишка недугу. Мудрец будет скорее избегать болезней, чем
выбирать средства против них, будет скорее бороться с
страданиями, чем принимать утешения по поводу них. Поэтому лучше
будет не нуждаться в физических удовольствиях, чем испытывать наслаждение
от них. Если кто испытывает полное удовлетворение от удовольствия
такого рода, тот неизбежно должен признать свое полное счастье в том только случае,
если ему выпадет на долю жизнь, которую надо проводить в постоянном
голоде, жажде, зуде, еде, питье, чесании и натирании; но кто
не видит, как подобная жизнь не только безобразна, но и
несчастна? Разумеется, эти удовольствия, как наименее чистые,— самые
низменные из всех. Они никогда не возникают иначе, как в соединении с
противоположными
страданиями. Например, с удовольствием от еды связан голод, и притом не
вполне равномерно. Именно, страдание является как более
сильным, так и более продолжительным: оно и возникает раньше удовольствия, и
утоляется только одновременно с отмиранием удовольствия. Так вот
подобные удовольствия утопийцы не считают заслуживающими высокой оценки,
но признают их только в той мере, в какой это требуется необходимостью.
Но все же утопийцы рады и им и с благодарностью признают доброту
матери-природы, которая привлекает с самой ласковой приятностью
свои творения даже к тому, что приходится делать постоянно в
силу необходимости. Действительно, как отвратительна была бы жизнь, если бы,
подобно прочим недугам, беспокоящим нас реже, и ежедневные болезни голода и жажды
приходилось прогонять ядами и горькими лекарствами?
Утопийцы, любят и ценят
красоту, силу, проворство как особые и приятные дары
природы. Затем, кроме человека, нет других живых существ,
которые благоговеют пред красотой и изяществом мира, получают
впечатление от приятного запаха (у зверей это имеет место
только применительно к пище) и различают согласие и рознь в
звуках и тонах. Поэтому утопийцы признают как приятную
приправу жизни и те удовольствия, которые входят к нам через
слух, зрение и обоняние и которые природа пожелала закрепить
за человеком как его особое преимущество. Во всем этом они
держатся такого правила, что меньшее удовольствие не должно мешать большему
и вообще порождать когда-нибудь страдание, которое, по их мнению, есть неизбежное
следствие удовольствия бесчестного. Но они считают признаком крайнего
безумия, излишней жестокости к себе и высшей неблагодарности к
природе, если кто презирает дарованную ему красоту,
ослабляет силу, превращает свое проворство в леность, истощает
свое тело постами, наносит вред здоровью и отвергает прочие
ласки природы. Это значит презирать свои обязательства к ней и отказываться
от всех ее благодеяний. Исключение может быть в том случае,
когда кто-нибудь пренебрегает этими своими преимуществами ради
пламенной заботы о других и об обществе, ожидая, взамен этого
страдания, большего удовольствия от бога. Иначе совсем глупо терзать себя без
пользы для кого-нибудь из-за пустого призрака добродетели или
для того, чтобы иметь силу переносить с меньшей тягостью
несчастья, которые никогда, может быть, и не произойдут. Таково
их мнение о добродетели и удовольствии. Они верят, что
если человеку не внушит чего-нибудь более святого ниспосланная
с неба религия, то, с точки зрения человеческого разума,
нельзя найти ничего более правдивого. Разбирать, правильна
ли эта мысль или нет, нам не позволяет время, да и нет
необходимости. Мы приняли на себя задачу рассказать об их
уставах, а не защищать их.
Комментариев нет:
Отправить комментарий