<названия>
Основная
метаморфоза названий XVIII в. проста: за
время жизни двух поколений они становятся намного короче. <…> между 10 и 20
словами в первые 25 лет, быстро падает до 10 в 1770-м, затем до 6 к 1790-м — и
остается на этом уровне (с небольшими подъемами и спадами) до середины XIX в. От 15 или 20 слов к 6. И заглавия стали за 110 лет не просто
короче, они стали более похожими друг на друга. Чтобы понять, что это значит,
посмотрите на распределение заглавий в середине XVIII в.:
многие из них уже довольно короткие, от 1 до 10 слов, однако место для
вариативности все еще остается — множество названий состоят из 15, 20, 25, 30,
40 и более слов. Сто лет спустя этого «хвоста» больше нет, длинные названия практически
исчезли. Все заглавия не только становятся короче — определенный тип названия
вообще теряется. Конечно, остается открытым вопрос о длине «длинных» заглавий,
но если мы установим границу в 15 или 20 слов — что для названия довольно
много, — то длинные названия займут место между 40 и 60% от общего количества в
середине XVIII в. к 1800 г. их количество упадет до 5-10%; и в конце концов они
просто исчезнут. Почему?*
* Измерять
количество слов в заглавии... Но чем вообще является заглавие? Среди романов
1802 г., перечисленных в замечательной библиографии Питера Гарсайда,
встречается такой: «Делаваль. Роман. В трех частях» (Delaval. А Novel.
In thrее Volumes). Однако можно ли считать выражения, отчетливо указывающие на
внетекстовую действительность (такие как «В трех частях», «посвящено Ее
Королевскому Величеству герцогине Йоркской», «с французского, написано Виктором
Гюго» и т.д.), частью названия? Я считаю, что нет, — подобную информацию,
полезную в других отношениях, я удалил из базы данных, оставив название
«Делаваль. Роман». Но как насчет собственно «романа» (а также «рыцарского
романа» (Romance), «повести» (Tale), «романа в
письмах» (In a Series of Letters)? В этом случае указание является не столько экстра-, сколько
метатекстовым —все эти маркеры обозначают класс, а не конкретную книгу:
бесценные для анализа поджанров романа, они почти ничего не сообщают об
индивидуальных случаях. <…> Исключения были сделаны для тех странных
случаев, когда широкое название класса использовалось для отчуждения самого
класса: «рапсодический роман» (Rhapsodical
Romance), «драматическая повесть» (Dramatic Novel), «неаполитанская история» (A
Neapolitan Tale) —и, конечно же,
«роман без героя» (A Novel Without a Hero).
Но прежде чем мы обратимся к этому вопросу, какими были длинные
заглавия, как они распоряжались всем этим количеством слов? Как правило,
они предоставляли краткое изложение романа: «Письмо от X-г-г,
эсквайра, одного из лордов опочивальни, к молодому шевалье и единственному
человеку из его свиты, сопровождавшему его во время долгого путешествия от
Авиньона по Германии и другим местам; содержит множество замечательных и
чувствительных происшествий, случившихся с П-в его таинственном странствии.
Близкому другу» (A letter from H-g-g, Esq; One of the Gentlemen of the
Bedchamber to the Young Chevalier, And the Only Person of his Retinue that
attended him from Avignon, in his late Journey through Germany, and elsewhere;
Containing Many remarkable and Affecting Occurrences which happened to the P —
during the course of his mysterious Progress. To a Particular
Friend). Сегодня это звучит странно, но на самом деле краткий пересказ в
начале романа имеет смысл: роман — это повествование, а заглавие (в случае с титульным
листом можно понять, зачем книге требовалась целая страница для титула) в
качестве пересказа было укороченным повествованием — оно представляло
основные события истории, персонажей, место действия, концовку. Это имело
смысл.
Но культурная экосистема изменялась таким образом, что становилась
несовместимой с этими принципами: на протяжении XVIII в.
количество опубликованных романов в Британии существенно выросло — от
нескольких книг в год в первые десятилетия до 25 (или около того) в середине, 70-80 к 1800 г. и около 100
в ранние викторианские годы. И по мере циркулирования романов произошло две
вещи. В третьей и особенно в четвертой четверти XVIII в. «Monthly» и другие журналы стали печатать рецензии на многочисленные новые
романы, что сделало заглавия-пересказы в некотором смысле избыточными. Другими
словами, по мере роста литературной системы некоторые ее функции обрели
специализацию, «освободив» заглавия от необходимости сообщать подробное
описание. Кроме того, поскольку количество новых романов продолжало расти,
временное «окно» для представления каждого из них на рынке сузилось, и для
названия стало жизненно необходимым быстро и эффективно привлекать внимание
публики. Пересказы не были для этого приспособлены. Они хорошо описывали книгу
саму по себе, однако, когда дело касалось переполненного рынка, короткие
заглавия справлялись лучше — хотя бы потому, что их было легче запомнить.
Поэтому длинные заглавия исчезли — между размером рынка и длиной названия
возникла сильная негативная корреляция: когда одно расширялось, другое
сокращалось. В длине названий ничего существенно не менялось на протяжении
полутора столетий, пока производство романов оставалось стабильным, составляя
от 5 до 10 в год. Затем, как только их тиражи значительно возросли, названия
сразу же сократились. К 1790 г. их «количественная» трансформация была
практически завершена**.
** Другим видом заглавий, исчезнувшим в конце XVIII в., было «заглавие-компиляция», такое как «Яйцо, или Воспоминания
Грегори Легкомысленного, эксквайра: вместе с трудами мистера Фрэнсиса Хилого,
Фредерика Краснощекого и Бена Высокопарного. К ним добавлены суждения Пэтти
Надутой, Люси Лакомой, Присциллы Полной. А также воспоминания Достопочтенного
Щенка, или бонтон, выставленный напоказ: вместе с анекдотами Достопочтенного
Негодяя. Собрано Прославленной Наседкой и представлено публике Знаменитым
Смотрителем петухов» (1772 («The Egg, Or the Memoirs of Gregory Giddy, Esq: With the Lucubrations
of Messrs. Francis Flimsy, Frederick Florid, and Ben Bombast. To which are Added Private Opinions of Patty Pout, Lucy Lucious, and
Priscilla Positive. Also the Memoirs of a Right Honourable Puppy. Or Bon Ton
Display`d: Together with Anecdotes of a Right Honourable Scoundrel. Conceived
by a Celebrated Hen, and Laid Before the Public by a Famous Cock-fee). Подобно тому как пересказы привлекали внимание читателя к
множеству эпизодов на диахронической оси, компиляции делали акцент на
«горизонтальном» увеличении перспектив, персонажей и мест — это была наивная,
подобная плутовскому роману, поэтика «разнообразия» (если использовать ключевое
слово эпохи) в тот самый момент, когда романная структура становилась более
жесткой и гомогенной. Пересказы и компиляции, выбившиеся из времени, стали
совсем невообразимыми в XIX в.
Рынок расширился, а названия сократились. <…> «рынком» в
конце XVIII в., когда читатель почти никогда не покупал романов, на самом
деле являлись библиотеки с выдачей книг на дом (circulating libraries). От коммерческих предприятий, распространявших романы по всей
Британии (а также Франции и Германии: одна из ранних пьес Брехта «В джунглях
городов» начинается в такой библиотеке), остались каталоги, многие из
которых сохранились до наших дней. Каталоги — это списки заглавий, но не совсем
тех же, что мы находим в библиографиях. В библиотеке Сандерса, в Дерби 1870-х
гг. роман «Необыкновенные возможности человеческого ума, на удивительном
примере автоматов: молодой дворянин, которого в детстве случайно покинули на
необитаемом острове, 19 лет жил, отделенный от людского общества. Повесть, наполненная
неожиданными происшествиями, полезными
и занимательными для читателя» (Capacity and Extent of the Human Understanding; Exemplified in the
Extraordinary Case of Automates: A Young Nobleman; who was Accidentally left in
his Infancy, upon a desolate Island, and continued Nineteen Years in that
solitary State, separate from all Human Society. A Narrative abounding with
many surprising Occurrences, both Useful and Entertaining to the Reader), получает
название «История автоматов, молодой
дворянин». В
библиотеке Форсона, в Бервике 1790 г. «Несчастные чувства, или Жизнь мисс Л*****. Написана ею самой во многих чувствительных
письмах. Посвящается мистеру Йорику с Елисейских полей» превращается в
«Несчастные чувства». В библиотеке Саеля, в Стрэнде, в 1793 г. — «Эммелина,
сирота из замка» становится «Эммелиной». И так далее.
Названия как закодированное сообщение в ситуации рынка. И ключевой
рыночный институт берет код и сжимает его — как правило, до имени
собственного. Библиотеки не могли тратить место на странице каталога; им не
нужна была путаница с разными романами; на корешке книги хватало места всего
для нескольких слов; наконец, читатели привыкали к романам, и им все реже
требовалось, чтобы заглавия их «направляли».
Таким образом, средняя длина уменьшилась, длинные заглавия
исчезли, а на противоположном конце спектра быстро расплодились названия в
одно, два, три слова: в 1740-1750-х гг. — они составляли 5% но к уже к 1800 г.
заняли 20-30% и полностью поменялись местами с длинными заглавиями, которые им
предшествовали. Столетие спустя то же самое произошло с рекламой, когда
детальные описания XIX в. заменились вызывающими, краткими слоганами
современности. В буквальном смысле то же самое: титульные листы с
длинными конспектами романов часто использовались как листовки и рассылались
повсюду для рекламы книги. Однако, как мы увидим далее, короткие заглавия были
не просто лучше как названия — они были лучше и в качестве рекламы.
Заглавия позволяют нам шире посмотреть на литературное поле, как я
говорил в начале этой статьи. И первое, что мы видим на этом расширенном поле
за данный исторический период, — это силу рынка: его рост создает
основное ограничение в способе репрезентации романов. Это, конечно, не значит,
что все заглавия одинаково реагировали на давление рынка — это значит, что все
они сталкивались с одним и тем же вопросом: как сократить сообщение, не потеряв
информативности? В пересказах было много информации — что с ней случилось? Она
пропала? Ее переформулировали? Заменили чем-то другим? Скоро я вернусь к этому,
а пока позвольте заключить первый раздел, обозначив границы этого исследования:
я начал с представления средней длины заглавий, а затем переключился на очень длинные
и очень короткие названия — я сделал это потому, что эти тенденции являются
более выразительными, чем медленное падение среднего значения, и поэтому
говорить о них намного проще. Это не совсем ошибочно (ведь эти тенденции
действительно существуют!), однако, даже если оставить в стороне вопрос полноты
(из 7000 исследуемых названий около 900 являются «длинными», 1600 —
«короткими», а 4500 находятся где-то посередине), сосредоточившись на
крайностях, мы упускаем из виду решающий аспект количественной работы: здесь
имеет значение не горстка основных и стремительных изменений, а множество
мелких и медленных.
Но проблема в том, что историки литературы не знают, как осмыслять
частотное и мелкое. Поэтому так сложно изучать литературное поле как целое — мы
должны научиться находить смысл в незначительных изменениях и медленных
процессах, а это тяжело. Особенно это тяжело в случае с заглавиями, которые по
определению являются самой публичной частью книги, а, следовательно, в
наибольшей степени подвержены цензуре. То, что мы находим в названиях, отражает
«узаконенное облучение» (legitimate irradiation)
существующими идеями, писал Жан-Луи Фландрен,— это верно, ведь названия столь
«респектабельны», но все-таки как сделать респектабельные сообщения
интересными?***
*** <…> в дальнейшем я надеюсь исследовать «среднее
заглавие» этих по лет и начать с формулы на «или» (or)
(«Памела, или Вознагражденная добродетель»; «Вензеншон, или Лабиринты любви»;
«Манфронэ, или Однорукий Монах»). В базе данных более 2 тысяч подобных заглавий
используют от 3 до 15 слов, а значит, заполняют ровно половину поля. Чтобы
создать некоторое представление о масштабе распространения этого «или» в базе
данных заглавий XVIII в., скажу только, что по частотности это слово
стоит на четвертом месте, следуя за “the”, “of”, “a” (и опережая «и»!). Для сравнения — в «Севере и
Юге» Гаскелл «или» по частоте занимает 44-ю позицию, в «Нашем общем друге»
Диккенса — 55-ю.
Помимо
квантитативных причин, формула на «или» является важной, поскольку она
кодифицировала форму «двойного» заглавия, в которой вторая часть (по правую
сторону от «или») является толкованием первой: Уэверли, то есть события 60-летней
давности; Памела, история, в которой добродетель вознаграждается. Во всех этих
случаях мы уже вступаем за пределы заглавия как пересказа, но и не достигаем
мира «Белинды» или «Доводов рассудка» (Persuasion),
как если бы «или» было чем-то вроде запоздалой мысли, затруднения — возможно,
одно слово не совсем подходит для заглавия, давайте на всякий случай добавим
что-нибудь еще. Компромиссная форма, сосуществовавшая сначала с пересказами, а
затем с короткими заглавиями, формула на «или» служила посредником между
объяснительными и интуитивными стратегиями, однако по мере того, как читатели
привыкали к намекам, эта формула теряла смысл своего существования. К 1900 г.
она была уже в прошлом.
Комментариев нет:
Отправить комментарий