В какой-то из дней, после полудня, они забрались на самую вершину — на тот из гигантских камней, венчающих холм, который покуда им не давался. Они не раз уже сиживали на каждой из остальных вершин холма, — на венчавших его гигантских каменных глыбах, открытых на все стороны, и смотрели в долины, — оттуда видно было во все стороны, казалось, — до самых четырёх краёв мира.

 

Он сидел, свесив ноги в воздух, и вершины елей, которыми сплошь порос холм и которые отступились только перед камнем, уложенным в камень, едва не касались его ступней, соблазняя вступить на протянутые к нему ветви. Полуденные летуны ныряли в их кроны как в воду и вырывались наружу, словно разбивая поверхность вод, — и рядом с ними, и далеко под ними, — стволы раскачивались, гудели и поскрипывали так, что начинало хотеться спать. Внизу, в саду, далеко выдвинутом в поля, носилась одна из собак, и её лай доносился сюда, наверх, так, будто она лаяла над самым ухом и, в то же самое время, вдалеке, — колокольцем в тумане, который, в конце концов, окажется колоколом на церковной звоннице. Застигнутый многократно возвращающимся переживанием, — из подступавшего к самой стене с востока леса поднялась стая птиц и ринулась вверх, через вершину, и они на какие-то секунды оказались в сплошном мельтешащем целеустремлённом рое, как в тоннеле, таком густом, что перестали друг друга видеть, Джаспер услыхал его смех и подумал, что сам бы никогда не рассмеялся так запросто, повинуясь моменту, не сумел бы, он никогда не был подвержен непосредственным реакциям, — а едва он обрёл вновь способность дышать, прижимал руку к груди, чтобы унять сердцебиение, его наполнила радость от того, что он здесь.