Иероним позже, потом, показал ему отпечаток. Тот разводит руками, а Иероним принимается за новую коробку, оставляя и отставляя необъяснимое, – его подстёгивает грядущее. Кто-то приспосабливает отпечаток над верстаком в кают-компании. Петепра подолгу его разглядывает – стараясь, чтобы и попутчику было видно, взбирается на скамью. Вне фокуса гусь, обратившийся в этом ракурсе в ручку зонтика, и ещё более длинный и худой здесь в своих бесформенных одеяниях отец, двое других животных, принявшие вид в одно время шотландских овчарок и выживших из ума птерозавров и захваченный во время переменения позы, и потому лишённый черт лица и определённого количества рук, капитан… Всех их подпирает и теснит сзади занавес, как в грошовом фотографическом ателье, – не то лес, не то туча, не то разлившийся лужею скверно замешанный химикат, закрепивший, – кто бы знал, что произошло, какие силы пошли в ход на самом деле? – их в нигде и в никогда, за пределами определимого времени, вне каких-либо способов датировки. Он старается не отыскивать себя, но неизбежно встречается с собою взглядом, собою, никогда-никогда не шалившем ребёнком, неподобающе серьёзным подле ощерившего пасть волка, – его пальцы и там, на отпечатке тянутся потрогать рот и надглазье, найти изчезнувший рубец, но он удерживается.