Здесь я осознаю, что смешай тот настоящий Джотто краски так, чтобы воспроизвести найденный мною синий, – я возвращаюсь с этюдов и не выпускаю пачку листов из рук, сажусь и закрываю глаза, понимая, что улыбаюсь, – тот Джотто сделался бы счастлив – какой-то вид ложной памяти? или я вправду добился чего-то – позволения не считать себя подделкою? Но… каждый из них, живущих в том доме, опутан клятвами и уговорами и с какими-то чужаками, и заключёнными между собой – те их связывают и растаскивают по сторонам в одно и тоже время.

 

– Здесь невообразимое небо, – говорю я.

 

– Неужели? Мне не нравится здесь, – говорит Иероним, снимает очки и вздыхает, – я только думал, что жить в той местности, о которой рассказывает книга – хорошая идея. Я думал, что это поможет мне в работе. Моей работе, – говорит он тоном упрёка и возвращает очки на место – на нос. Кого он упрекает? Себя? – Лев выходит в город вместо меня.

 

– Брате мой, право… – говорит Франциск.

 

– Да, – с неожидаемой мною решимостью говорит Иероним, – довольно постоять в дверях и хочется в дом.