А через несколько минут он рассказывал Вере Петровне,
Лидии и Спивак:
- Прошло месяца два, возвратился он из Парижа, встретил
меня на улице зовет: приходите, мы с женой замечательную вещь купили! Пришел я,
хочу сесть а он пододвигает мне странного вида легкий стульчик, на тонких,
золоченых ножках, с бархатным сидением: садитесь пожалуйста! Я отказываюсь,
опасаясь, как бы не сломать столь изящную штуку, – нет! Садитесь, – просит! Сел
я и вдруг подо мною музыка заиграла, что-то очень веселое. Сижу, чувствую, что
покраснел, а он с женою оба смотрят на меня счастливыми глазами и смеются,
рады, как дети! Встал я, музыка умолкла. Нет, говорю, это мне не нравится, я
привык музыку слушать ушами. Обиделись.
Этот грубый рассказ, рассмешив мать и Спивак, заставил и
Лидию усмехнуться, а Самгин подумал, что Иноков ловко играет простодушного, на
самом же деле он, должно быть, хитер и зол. Вот он говорит, поблескивая
холодными глазами:
- Да, съездили люди в самый великолепный город Европы,
нашли там самую пошлую вещь, купили и – рады. А вот, – он подал Спивак
папиросницу, – вот это сделал и подарил мне один чахоточный столяр, женатый,
четверо детей.
Папиросницей восхищались. Клим тоже взял ее в руки, она
была сделана из корневища можжевельника, на крышке ее мастер искусно вырезал
маленького чертика, чертик сидел на кочке и тонкой камышинкой дразнил цаплю.
- Двое суток, день и ночь резал, – говорил Иноков, потирая
лоб и вопросительно поглядывая на всех. – Тут, между музыкальным стульчиком и
этой штукой, есть что-то, чего я не могу понять. Я вообще многого не понимаю.
Он широко усмехнулся, потряс головой и закурил папиросу,
а горящую спичку погасил, сжав ее пальцами, и уже потом бросил ее на чайное
блюдечко!
- Сначала ты смотришь на вещи, а потом они на тебя. Ты на
них – с интересом, а они – требовательно: отгадай, чего мы стоим? Не денежно, а
душевно. Пойду, выпью водки...
Комментариев нет:
Отправить комментарий