И тогда св. Иероним...

Я не должен говорить об этом. Только нужда объясниться побуждает меня не молчать, как то следовало бы. Главным образом, я боялся полной потери самого себя – прижатая к лицу подушка заглушает голос, заглушает всё – вот чего я боялся, и теперь боюсь. Этого более, чем иного – когда это покинет меня, ущербного сожителя, в тот самый час, когда из-за двери начнут кричать, чтоб открывал, что скрывать некуда…

Покуда страхи мои не сбылись. Негромкий голос, который заговорил со мною, и говорил со мною впоследствии, после согласия… подчас я терял из виду разницу между состояниями, кои довелось мне познать – между тем, когда он ещё находился снаружи и – уже в моей голове, сразу за щитком моего лба. Ему… этому… этой… субстанции, этой твари как будто желательно пребывать поближе к поверхности, – с той поры мне часто приходилось видеть мир через чужое плечо, – либо не хотелось провалиться глубже, чем допускали какие-то мне неведомые обстоятельства бытия голоса и моего насельника… Я чувствовал себя оттесняемым… как оттесняют в толпе друг дружку от любопытного зрелища – скажем, человека, выбросившегося из окна… но я существовал, я не прерывался.

…Нужны мои руки, мои глаза, моя усидчивость, – вот что я услыхал в ответ на мои отстраняющие вопросы, на мой отказ… я вижу самого себя вполне отстранённо глазами своей памяти, – я нажимаю всем телом на дверь, в проём которой незнакомец успел вставить конечность, не давая запереться мне и слушать – там ли он ещё… и мы препираемся шёпотом – вместо того, чтобы закричать на помощь я отчего-то шепчу и слабо отбиваюсь, как ребёнок в руках насильника. «Кому? Кто? И только?» – и в ответ: «А это не мало, знаешь ли, человече, мне этого не дано, я беру – чужое, твоё. Что скажешь?» – этот голос, наполненный искусно перенятой и тщательно усвоенной благовоспитанностью… мне явственно слышно, что за нею таятся безразличие и целенаправленное устремление… без смущения делает он признание – мои способности он к достоинствам не относил – к тому, чем мог бы гордиться сам… он признаётся в том, что ему желательно обладание инструментами, которые способен оценить только в приложении к стоящим перед ним задачам, он признаётся в том, что универсальность ему не дана. Ему нужен рисовальщик.

Я должен это произнести – раскрыть рот и сказать вслух – я одержим, меня зовут Джотто, и я одержим. Я как девица, обещавшая себя Христу ли, никому ли, единственному ли, которая, вопреки этому, случайного путника приводит к обоюдной молитве.