Барашек вызвался пойти с ними – он исключительно редко покидал борт корабля, считанные разы.

 

Он рубил дрова, и, когда они, отворив калитку, вошли на двор, собрал несколько поленьев, чтобы нести их в дом. Он сервирует им прямо на стойке – волк облизывается и вздыхает, пока Иероним не вспоминает о нём и не разрешает ему сесть рядом с ними. Очистив тарелку, Петепра облизывает ложку и счастливо вздыхает, и когда хозяин постоялого двора половником вываливает ему в глубокую миску новую порцию, Петепра издаёт звук, обозначающий разом и благодарность, и протест, который оканчивается согласием.

 

– Мне что-то хочется сегодня поговорить – о себе.

 

– Это не было вопросом веры, а было вопросом доверия. Я… я нашёл подпись моего… покровителя – там, – он указывает большим пальцем за спину, на стену. – И потом, барометр оставался стабильно высок. – Он разливает по кружкам густой, пахнущий ни на что не похоже напиток.

 

– Но это ужасно, мой господин, – стеснённо говорит Петепра.

 

– Да, – соглашается тот, – что скажешь, барашек?

 

– Мне было очень страашно, господин мой, – отзывается барашек, и добавляет: – мнее хотелось повидать вас. Почему вы здеесь?

 

– Мне не дали выбора, – он усмехается, глядя по сторонам, не глядя на них, – но мне нравится здесь. Ничего не напоминает родные места.

 

Некоторое время все молчат, а тот рассеяно улыбается и продолжает. Он рассказывает, подкладывая сливочное масло в маслёнку, нарезая хлеб ломтями, и подкладывая волку добавки.

 

– Воды, солёные и пресные смешались, и не стало ни русел, ни озёр – всё смешалось и стало одним, как в засорившейся раковине. Когда мы отвинтили крышку люка и выбрались на обшивку, казалось, поверхность воды сделалась небесной твердью и мы плывём по реке небесной… но под нею, толкая ковчег в киль, пробирались лишенные лёгких твари, а в первые часы – нам просто хотелось вдохнуть свежего воздуха, мы не обождали, как советовала, не самыми чистыми чувствами продиктованная, мудрость, – со дна всплывали мертвецы… Моя жена покончила с собою после, и я не знаю где она теперь, – чья ложка звякнула о тарелку, когда тот замолчал и его щека задёргалась?

 

– Так ты хочешь знать, как ты получил это? – он указывает пальцем на него – нет, не на него – на спрятанную у него на теле кость.

 

Петепра через силу кивает и… поколебавшись протягивает ему открытую ладонь с вещью – но тот взять её не пытается – почему? Не может?

 

– Я украл?

 

– Нет, я не сторож этому. Никогда не знал, что с этим делать. – Он переключает внимание на Иеронима: – Как вы собрали свою команду? Кто вы?

 

Иероним, неожиданно для себя, не враз находится с ответом.

 

– Они сами приходят. Я бы предпочёл кабинетную работу и уединение, – он отклоняется от правды, – но нахожусь уже неопределённое время в центре чужих ожиданий, так сказать… а между тем мир слишком велик для меня, и безысходных историй нестерпимо много… стоит раз раскрыть глаза и… – он машет рукою и роняет салфетку на пол.

 

– Кабинет господина, стало быть, там, где сам господин, – поясняет волк, сопя и толкая их стулья, в попытках добыть иеронимову салфетку, – мммм? Можно мне ещё добавки, ой!