Когда Петепра лёг к своему человеку, – не так, как в другие дни, которые едва-едва начали погружаться в прошлое, и они трахались будто в угаре, – он лёг к нему на грудь так, чтобы оказаться с ним лицом к лицу. Он ищет его взгляд, и спрашивает его, так и не встретившись с ним глазами: «Ты больше не хочешь меня?» – «Хочу» – отвечает тот, врать-то безсмысленно, – ведь его член шоркается в ложбине меж его ягодиц, и потирает ему яйца – «Тогда что с тобой?» – и он двигает задом вверх-вниз, стискивая в то же время бёдра – «Как я могу тебя опрокинуть, теперь?» – «Что?.. Со мной был волк, я только злился, ты что?...» – «У тебя морщатся нижние веки, как будто ты всматриваешься – если ты лжёшь, или ты вынужден подчиняться, не замечал?» – «Я не смотрюсь в зеркало когда… что?»

 

Петепра упирается ему в грудь ладонями и осёдлывает его, – невольно принимая позу отшатнувшегося от эдипова клинка сфинкса, – его мир держится на том, что он удерживает этого человека своим телом и своим гнусными и сладостными искусствами, – он чувствует приближение непрошенной свободы, их уговор теряют силу, и он в это самое время, – сейчас, голый на нём, голом, – лишается дома. «Я впервые видел тебя без этого выражения лица – просто ты себя не помнил, когда ложился со мной в последние дни? так ведь?»

 

Тот не помнит сейчас, голый, вздрагивающий от передержанного возбуждения, ни об Иерониме, ни о льве. Тот единственный раз, когда Иероним прикасался к нему – к его лицу, его щеке и виску, лев и их ни к чему не приводящие ласки – он в руках зверя, и тот трогает его так, будто неведение его всё ещё при нём. Ни с тем ни с другим он не способен сообразить, какую роль ему надлежит играть – они ничего от него не хотят… не то… он чувствует их на него направленное внимание, но не умеет его истолковать – амёбы тянутся к свету, а он реагирует на вожделение и все на свете формы привязанности для него суть похоть в корне своём. Он знает, что видит Хатхори, когда смотрит на него – его он читает весьма точно, пускай и не безошибочно, то же он находит и в других… находил. А другие двое? Когда Иероним ворчливо советуется с ним, когда лев устраивает голову у него на коленях – кого они берут в наперсники и держат за руку? С ними он пребывает в тревоге, как в доме без зеркал, он теряет себя, он предпочитает вновь стоять на лестнице, – этот человек сосредотачивает в себе его спасение и с ним он находит себя – искусный рот, длинная спина и узкие ладони и ступни, сокровенный испод его бёдер, который подспудно трудится сейчас.

 

Спал ли он с Иеронимом? Прежде Хатхори ревновал его, теперь… он не освободился от него, только мысли его по непонятным причинам сосредоточились на человеке, с которым мальчишка вернулся в его жизнь – их разговоры, их общие воспоминания, в которые Петепра его не принимал, что-то между ними, то, как кони ищут друг друга, чтобы просто обменяться парою слов, но – как? Неужели получить и это тоже не представлялось возможным – привязанность его сердца, и, в то же время, его голого под собою с прикрытыми глазами и рассеянной улыбкой после? Как это удалось старику? Только тем, что он не спит с ним?

 

Петепра рассматривает его, а потом его спрашивает: «Ты вытащил бы меня оттуда просто так?» – тот долгое время молчит: – «Да, но всё равно лёг бы с тобой, я мечтал об этом…» – «Обо мне?» – «Да» – врёт он. Это Петепра ещё способен вынести, у него мучительно стоит, он про себя твердит: «Выеби меня… сука… или я перережу себе горло… выеби меня». Он обнял его и притянул его к себе – в тот раз ничего большего между ними не было.