– Страшишься ли ты того, что говорило в тебе?

 

– Нет, – отвечает он.

 

Он не сумеет объяснить им, – никому из них, – что рука, которую он чувствовал на своём плече, и коей не знал в прежние дни, – словом, эта рука… он впервые в жизни не ждал ободрения каждому своему шагу, замирая на каждом шагу. Вещь в его ладони между колец, в его накрашенной охрой ладони… он прикрывает её ладонью другой, прячет. Как будто она нуждается в такой защите.

 

Иероним думает, что тот закрыл бы собою и того, кто потерял эту вещь, – возникнет ли у того нужда в том? – пошёл бы он на это ради меня? – думает Иероним и сам себе запрещает вопрошать, – они давно объяснились, и тот не из тех, кто меняет свои привязанности, – Иерониму не хочется открытий.

 

– Может быть, удастся это вернуть? – ни к кому не обращаясь конкретно, говорит Петепра.

 

«Это кусочек бога?» – думает Иероним, и он не возмущён этим несомненным кощунством – и голос, который ведёт его, не умолк, он, словно бы, не знает хорошенько, как повести речь, – так же или совершенно не так но с тем же результатом он, – Иероним, – не способен был говорить с Петепра о некоторых предметах. Поэтому он тих, его драгоценный голос.