1.
[Иероним вынес на
задний двор печатную машинку. Более чем один палец Иеронима перевязан тряпицами.
Пальцы его перевязаны так, как только и может сам себе оказать помощьчеловек,
чьи пальцы угодили во внутренности механической печатной машинки, а он не хочет
обратиться за помощью.Он не оглядываясь уходит,он где-то в доме, по всей
видимости. Он сердит.]
***
Они (смотрят на,
вынесенную Иеронимом на задний двор, печатную машинку).
Гусь: И – будьте
любезны.
2.
Гусь (голова его покоится на коленях
Петепра, а тот почёсывает его надглазье): Па-па-пааа-звольте…
[Все ожидают продолжения, но гусь вновь
засыпает.]
Франциск: …надобно, голубчики вникнуть и в
чувства гуська, и во благое, свыше намеченное, великолепное начинанье моего
коллеги.
Петепра: Отчего он не хочет испробовать
тростниковые ручки? У нас в Египте в цивилизованных домах гусей не щипа…
Волк: У вас в Египте, слыш-ка, и в джиннов
верют.
Петепра: Не в моём Египте.
[Своих
богов он принёс сюда с собою, – птицеглавых и зверовидных, в степени
невыяснимой,наделённых человечностью, – они думают, – те, кто видел, видели не
все, – что это его боги, – наколотые на его теле звери и птицы, которые заняты
непотребными делами]
Волк (готов вступить в спор).
Лев: Господи, помоги нам!
[В наступившем общем молчании слышно, как
гусь похрапывает.]
Волк: А ежели оне-с (тычет большим пальцем
за спину) не захочут тростинку-та?
Франциск (сокрушённо качает головою).
Петепра: Отче, но ведь я могу писать под
диктовку (все воспряв духом переглядываются над гусём, а гусь чешет бок лапою,
стуча пяткой в песок и ворчается) по-египетски, простите (все ворчат разочарованно).
Барашек: Я переведу на латынь.
Лев: Ты?
[Петепра обнимает барашка за шею, и зарывается
лицом в руно у него на шее. Может быть, он называет чьи-то имена, возможно,
имена, которые носят звероглавые боги, – боги его родины, – а может и молчит, –
так или иначе, имён этих никто не слышит, ибо они делаются затёрты, и на их
месте – белый шум, но они – там, если только Петепра не молчит, дуя барашку в
макушку.]
***
[В тот же день, позже.
Франциск превращает воду в лимонад, а подобранные
тут же камешки растирает в необычайно духовитый порошок шоколадного цвета, и
никто не знает, как его употребить, покамест лев не догадывается заварить его в
кипятке.
Волк (втолковывает гусю, который
прозревает даль и твердь земли, испив напитка, но волка не замечает): Гусь,
какой же ты гусь.
Лев (уходит с чашечкой в дом): Отнесу
господину.
Гусь: П-аа-азвольте!
Иероним (разбирает в доме
под окном заметки, чтобы согласиться – отнюдь не сразу! – на диктование).
***
[В небесной ладье, Гор подымает нож на Апопа, а Тот простирает вперед
открытые ладони отстраняющим жестом, а кто-то в Ладье, волнуясь с непривычки,
обмахивается снятым париком – сохраняя всю возможную почтительность.]
3.
[Всё приготовлено для
скрибирования, разложено не наспех, в образцовом порядке. Барашек стоит над
письменным прибором, понурив голову, являя собою аллегорическое выражение тому,
что <найдено нехватающим>]
Петепра: Расшифровал
стенограмму… тут скоропись… не нужно было? Сейчас, перепишу сейчас, снова (все
слова, касающиеся до письма, он произносит изящно, усердно, самодовольно, с
явным наслаждением) перепишу…
Лев: Ах, лапушок, если
бы наша беда была в этом.
***
Волк (где-то вдалеке):
Копытца! У него копытца, у гавнюка!
4.
[Иероним сидит в своем рабочем кресле,
сложив на коленях руки. На скамье под окном примостился Франциск, – его поза
выдаёт человека не хлопотливого, но привычного к кропотливым трудам, и
готовности во всякий момент за таковые труды приняться.]
Иероним: …ах (возражает он) мои разговорыcмалыми сими никогда не приобретали ни
миссионерского, ни дидак… торского (он умолкает, поняв, что не вполне правдив в
своих словах) характера. Ты видишь сам, – дом мой ведёт лев, зверь, и наши с
ним разговоры касаются сугубо мирского, – на иное у меня не достаёт сил…
мажордом он непревзойдённый и иной раз мне кажется, что, располагая таким
слугою, грешу я противу смирения в быту… однако же – сами видите, насколько он
самонадеян.
Франциск: Что же в то время, когда он
только приведён был к пóслушничеству у тебя, брате? Что говорил ты ему?
Иероним: Я говорил: «вот подую и пройдёт»
и «выпей этот настой, не упрямься».
[Франциск улыбается, молча.]
Иероним (интонация его подразумевают
вопрос, но напрямую он его не задаёт, оставляя его подвешенным между ними в
воздухе): Более всего не внятно мне, как же отказались вы от пера и бумаги, мой
господин…
[Франциск улыбается, молча.]
Комментариев нет:
Отправить комментарий