И.-В. Гёте. Поэзия и правда. V

Но если такие листки сами по себе могли иметь для меня кое-какой интерес, то они обязаны этим своим пре­имуществом участию и вниманию моего отца. Узнав от моего воспитателя, что я мало-помалу прихожу в себя и в особенности страстно занялся рисованием с натуры, отец мой был очень доволен этим отчасти потому, что сам очень высоко ценил рисование и живопись, а отчасти вследствие того, что Зеекатц не раз высказывал ему свое сожаление, что меня не предназначают в живописцы. Но тут особенности отца и сына вновь пришли в столкнове­ние. Для меня было почти невозможно употреблять для своих рисунков хорошую, белую, почти совершенно чис­тую бумагу; старые, даже исписанные с одной стороны листы нравились мне более всего, как будто именно мое неумение боялось пробного камня чистого белого фона. Таким образом, ни один рисунок не был закончен; а как мне хотелось бы произвести целое, которое я видел гла­зами, но не мог схватить или изобразить какую-нибудь подробность, которую я замечал, но проследить которую у меня не было ни умения, ни терпения. Право, и в этом отношении можно было подивиться педагогике моего отца. Он доброжелательно расспрашивал о моих попыт­ках и проводил линии на каждом недоконченном наброс­ке, желая заставить этим меня быть точным и аккуратным; неправильные листки он обрезывал как следует и тем положил начало коллекции, которая должна была впо­следствии радовать его успехами сына. Поэтому ему ни­сколько не было неприятно, что мой неспокойный, непо­стоянный характер заставлял меня блуждать по окрестно­стям; напротив, он был доволен, когда я приносил ка­кую-нибудь тетрадь, на которой он мог упражнять свое терпение и как-либо подкреплять свои надежды. <…> Все это путешествие, от которого отец мой ожидал це­лого ряда рисунков, было бы почти бесплодно, ибо сколь­ко понимания, сколько таланта, сколько и опытности нужно для того, чтобы охватить большой и широкий ланд­шафт в виде картины. <…> К сожа­лению, я взял с собою опять только самую плохую бумагу для набросков и некстати соединил по несколько рисунков на одном листке; но мой учитель — отец — не смутился этим: он разрезал листки, поручил переплетчику наклеить подходящие из них, очертил отдельные листки линиями и тем заставил меня провести очертание отдельных гор до края и заполнить передний план растительностью и кам­нями. Если его добросовестные усилия не могли развить во мне таланта, то все же эта черта его любви к порядку имела на меня тайное влияние, которое позднее живо вы­разилось в различных формах.